ПРО ДУРАЧКА
Из всех коридорных
Только он улыбался арестантам.
Он представлялся мне протестантом,
Иванушкой-дурачком
С трубкою и табачком.
С придурковатой смешинкой
Он стриг заключенных машинкой,
И в ту минуту,
когда он трубочку вынимал,
Мне казалось, что он понимал,
Что все наши преступления
Не стоят ломаного гроша, --
Да, в этом человеке была душа.
И я нисколько бы не удивился,
Если бы он в камеру явился,
Снял замок, открыл двери
И скомандовал: "А ну-ка, звери,
Разбегайтесь в сибирские степи и леса!"
Вот вам сказочка про дурачка - она вся!
ВОРОН
Надо мною ворон,
Надо мною черный,
Древний, обгорелый,
Битый ветром в грудь.
Он летит, не знает,
Что я заключенный.
Ворону к нам в зону
Некогда взглянуть.
Ты откуда, ворон?
Из какого века?
Из каких застенков,
Из каких времен?
Чем ты промышляешь?
Где проводишь лето?
Ты за что в Сибири?
Кем приговорен?
Ворон мне ни слова,
Ворон мне ни карка,
Только ветер в крыльях,
Только свист в хвосте.
Я томлюсь в неволе,
А ему не жалко --
Не приучен с детства
Ворон к доброте.
Скрылся черный ворон,
И над нашей зоной
Снова все как было --
Вышки да конвой.
Да полынью горькой
Машет ветер знойный,
Словно летописец,
Шевелит травой.
ПИСЬМО СТАЛИНУ
Товарищ Сталин,
Слышишь ли ты нас?
Заламывают руки,
Бьют на следствии.
О том, что невиновных
Топчут в грязь,
Докладывают вам
На съездах и на сессиях?
Товарищ Сталин,
Камни говорят
И плачут, видя
Наше замерзание.
Вы сами были в ссылках,
Но навряд
вас угнетало
Так самодержавие.
Товарищ Сталин,
Заходи в барак,
Окинь суровым взглядом
Нары длинные.
Тебе доложат,
Что я подлый враг,
Но ты взгляни
В глаза мои невинные.
ПЕТЬКА
Был он скуластым парнем-водителем,
И веселым, и обходительным.
Спал и видел желанную волю
И признавался об этом конвою.
Первым я в ту ночь догадался:
Петька Смородин в тайгу подался.
Пуля в затылок его настигла.
Мама, зачем ты его растила?!
Бросили в зоне на землю: "Глядите!"
Все узнавали: "Петька-водитель!"
Всех поспешно собрали на митинг,
Опер начал: "Наглядно поймите,
Кто побежит, повернем обратно
Пулей-дурой, вам всем понятно?"
Не разразилась толпа речами,
Не вдохновил гражданин начальник.
Молча стояла, молча смотрела,
Кровь проступала на месте прострела.
Каркал ворон над траурной зоной,
Словно наш санитар гарнизонный.
Коса -- как темная дорога,
Проложенная по спине.
Меня не мучай, ради бога,
Не прибивай гвоздем к стене.
Я каторжник. Ты знаешь это.
Не молкнет окрик часовых.
Но я иду поверх запрета,
Сквозь лай собак сторожевых.
Ты -- вольная, я -- заключенный,
Свободу дай своим губам,
Обвей меня косою черной
И привяжи к своим холмам!
Узнают и сошлют на известь
За недозволенный роман.
Но недозволенная близость
Всегда приманчивее нам.
Что будет?.. Но бушлат расстелен
На камышовый половик.
И я из всех земных растений
Счастливый самый в этот миг!
ПАМЯТЬ
Память -- соты пустые без меда,
Хроникер безнадежно хромой.
Помню выстрелы пятого года,
Забываю тридцать седьмой.
Помню меленький, серенький, скучный
Дождь осенний, грибы и туман.
Забываю про тесный наручник,
Про тебя, темнокожий тиран.
Помню зимние песни синицы
И вечерний пожар в леденце.
Забываю про наши темницы,
Где людей -- как семян в огурце.
Помню взлет пирамиды Хеопса
И музейный палаш на бедре.
Забываю, как бабы с колодца
Носят слезы в железном ведре.
Кресты могил времен Гапона
Погнили, канули в года.
А людям все еще знакомо
Предательство -- вот где беда.
Картина "Тайная вечеря"
Должна представиться тебе
Не пустотою Торричелли,
А теснотою КГБ.
Мать-Родина! Тебя терзают,
Брат брата бьет, сестра -- сестру.
Вершители судеб не знают,
Кого бросают в дань костру.
Как звезды в глубине ущелья,
Народ на улицах притих.
Кому до плясок и веселья,
Когда "свои" казнят своих?!
Россия стала побирушкой,
Постылой и чужой избой.
Мамай и Чингисхан -- игрушки
Пред нашей собственной ордой!
Через ступеньку, через две, скорей
К бумаге, к вечному перу!
Что будет — ямб или хорей?
Еще никак не разберу.
Но чувствую, что где-то здесь
Родилось, торжествует, есть!
1936
Выйду за ворота -
Все мхи да болота.
Выйду за иные -
Луга заливные.
Пойду на задворки -
Плеса да озёрки.
Где мелко, где глыбко,
Где рыба, где рыбка.
Спят утки сторожко.
Краснеет морошка.
- Ау-у-у! -раздается,
Кто с кем расстается?
То голубь с голубкой
Гуляют порубкой,
Себе на дорожку
Сбирают морошку.
Заря на закате
И день на утрате.
Вот месяц выходит
И звезды выводит.
Идет он водою,
Лесной стороною.
Он лесом - не тре́снет,
Водою - не пле́снет!
1937
ОКТЯБРЬ
Октябрь. Который раз, все тот же и не тот,
Все так же и не так в моей стране проходит.
Ночь длится дольше. Позже день встает
И под уздцы в поля туман выводит,
И свежий холодок до десяти утра
Является стекольщиком пруда.
Над лесом, перекрестками дорог,
Над полем, где умолкла скошенная нива,
Вороний грай и суета сорок,
Да тенькает синица сиротливо,
А по ночам невидимые гуси
Прощальные свои проносят гусли.
В полях все убрано. И, как всегда,
У каждого есть хлеб, в домах тепло и сытно,
Живи и принимай дары труда,
Но все ж и этим сердце ненасытно,
И едут из колхозов к городам
Все возрасты, ума набраться там.
И с завистью печальной смотрит вслед
Престарый дедушка на сына или внука.
- Что ж, говорят, ученье свет,
И в городах есть верная наука,
И нет такой дороги из села,
Чтоб та дорога в город не вела.
Уж где-то выпал снег. Охотник в рог трубит,
Почуя холодок, собаки чуют порох.
Как много нетерпения в их взорах,
- Скорей! - и цепью каждая гремит.
Вот гончий голос по лесу зальется,
И заячья кровь на первый снег прольется.
Октябрь минует. Близится конец
Осенним дням. Садится солнце ниже,
И небосвода сумрачный свинец
Пунцовым языком заря над лесом лижет,
Слетит октябрьский лист с календаря,
Дохнет ноябрь, и нету октября!
1 апреля 1938
Еще тысячелистник свеж!
Все остальное выкрашено в охру.
Тревоги майские,
Свиданий трепет где ж?
Час от часу я к ним все больше
Глохну.
Вот-вот и снег пойдет.
В душе - зима, мороз.
Пишись, судьба, заглавною строкой!
Как много в сердце
Чувства собралось -
И вылилось. И нет его. Покой.
И некуда и не к кому спешить.
Иду, смотрю,
Как стебель в землю никнет.
Он попран смертью.
Мне еще здесь жить.
Была бы жизнь, а цель возникнет!
1945
Без радуги, без грома и без молнии
Прошел едва заметный миру дождь.
Прошел в людском бесславьи и безмолвии,
Никто ему не выкрикнул: - Хорош!
Он был настолько тих и незаметен,
Что в памяти мог сразу умереть.
И было б так, когда бы вслед за этим
Луга не стали буйно зеленеть!
1947